Уравнение с Бледного Нептуна (Иллюстрации И. Огурц - Страница 70

К оглавлению

70

— Я знаю, я видел, — тихо сказал Карабичев.

— Что ты там видел в своем Бессано! Есть дела похлеще. Так-то вот, ребята.

— Почему же вы медлите? Разнести ее к черту! — рубанул воздух кулаком Заозерский.

— Давно бы раздолбили… Да все не решаемся, не знаем, как это на психике людей отразится. Специалистов биотоза блокировала. Посоветоваться не с кем. Вот и ищем повсюду, собираем наших людей.

— Но не все же они… Вот как мы с Олегом, в… рабочем состоянии, — сказал Эрик.

— Ну, это-то не беда! — Ермолов махнул рукой. — Были б живы. Мы их отправляем на спутник. Там они быстро в себя приходят!

И опять все рассмеялись, дружно, счастливо и весело.

— Значит, все, что мы тут сделали… было напрасно. — Заозерский махнул рукой куда-то в угол.

— Как же это напрасно! Да вы же замечательные люди. Да что я, по себе не знаю, чего вам стоило остаться самими собой! Напрасно! Вы же герои! Я уже не говорю про эту вашу защиту. Она еще, ой, как пригодится… Жаль, что Арефьева здесь нет. Вот забрали бы его — и в Москву. Там бы сообща все обмозговали — и за дело. Медлить больше нельзя. Тут у нас еще кое-какие пути намечаются, но об этом после…

— Так где же Сергей, Эрик? — спросил Ермолов,

— Нет больше Сергея, Иван Иванович. Вот все, что осталось от Сергея. — Эрик достал из кармана небольшой ролик магнитной проволоки.

МАГНИТНАЯ ЗАПИСЬ ГОЛОСА

СЕРГЕЯ АРЕФЬЕВА

Две или три недели я не был дома. Сначала я ночевал на скамейках парков и в ожидальных залах аэропорта. Затем я уехал за город. Это спасло меня. Если б я остался еще некоторое время в городе, не знаю, что бы со мной было…

Я сошел на станции Светлое. Удачное имя придумали для этого места. Ровное зеленое поле с редкими березками открыто солнцу и ветру. На горизонте — веселый лес, подернутый осенней рыжинкой.

Я спрыгнул в наполненный бурой сырой листвой кювет, выбрался из него и зашагал к лесу. Я шел быстро и энергично, хотя торопиться мне было некуда.

Почувствовав усталость, я улегся на траве. Пахло свежескошенным сеном. Воздух был по-осеннему прозрачен и легок. Я смотрел вверх. Небо казалось мне ситцевым шатром, а солнце черной дырой. Я думал: почему солнце освещает землю, зачем оно это делает?

Я услышал треньканье какой-то певчей птички. Простенькая мелодия растворялась в солнечных лучах и пропадала. Ветер, прибегавший из леса, ласкал меня и что-то нашептывал. Напрягаясь, я пытался понять его язык, но он все время сбивался на невнятное доброжелательное бормотание. Я обессилел и заснул, и на лице моем было тепло солнца. Я спал долго и крепко и проснулся только под утро, когда небо стало едва заметно бледнеть и звезды растворились в нем, как сахар в молоке. Я продрог и долго не мог согреться, бегая по лужайке и хлопая себя руками.

Все, что происходило со мной потом, я помню плохо. Было много ярких минут и острых ощущений, но последовательность их была стерта из моей памяти, и я никак не мог разобраться, что было сначала, а что потом.

Помню себя в лесу, где царило грибное изобилие. Шляпки подосиновиков краснели на полянке, как капли крови, оброненные сказочным чудовищем. Я разрезал их толстые упругие тела и следил, как медленно синеет на воздухе белоснежная мякоть. Скромные коричневые подберезовики на рябых ножках росли группами по двое, по трое. Я находил их в тени старых сосен, в густой траве, на обочинах оврагов. У этих грибов, казалось, не было излюбленного местожительства. На открытых местах, заросших мелколесьем и влажной густой травой, прятались маслята. Липкая лиловая кожица на их головках скрывала нежно-желтую упругую ткань, напоминавшую пух только что вылупившегося цыпленка. Сановитые беляки были эластичны и тверды, как мокрая древесина.

Особенно мне нравились опята, гроздьями облепившие старые пни в местах порубок и пожогов. Их тонкие стебли легко ломались, источая неповторимый грибной дух. Когда мне очень хотелось есть, я готовил себе грибное ассорти. Очищенные и мелко нарезанные грибы я заворачивал в листья, облеплял сырой глиной и закапывал в яму. Потом я разжигал над ней костер. Минут через тридцать-сорок, разломив глиняную скорлупу, я извлекал дымящиеся куски грибного мяса.

Однажды я наткнулся на старый-престарый подберезовик, мшистая шляпка которого выгнулась вазой. В ней скопилась дождевая вода, на ее ртутной поверхности плавали хвоинки и листья. Я пил воду и видел облака у своих губ. Мне казалось, что я пью само небо. Оно было безвкусным и прохладным.

Время для меня остановилось. Оно растворилось в темном вечернем воздухе, в блеске звезд, в сладком запахе лесных полян. Я часами наблюдал, как раскачиваются верхушки двадцатиметровых сосен, как прокладывают себе дорогу кристальные ручьи леса, как поднимается веселое теплое солнце, чтобы согреть и напоить землю радостью…

Потом в моей памяти наступали мучительные провалы, когда не хотелось ничего…

Однажды я вышел к реке. Как завороженный, смотрел я в ее нахмуренное лицо. Была в ней тихая и чарующая раздумчивость. Я спустился к воде и увидел себя. Страшная физиономия с бородой. Безумные тоскующие глаза. Помню, что с отвращением отвернулся.

Я стал осматриваться по сторонам. Я задумался над тем, кто я и что я здесь делаю. Мое прошлое, мои злоключения замелькали передо мной, как кадры в кино. Я увидел себя со стороны, увидел Эрика, Ружену, биотозу, совет, конгресс… Припомнил все, и мне стало стыдно. Мне было стыдно не за себя, обычного, слабого, не очень хорошего человека. Мне стало стыдно за свои мысли, за свой интеллект. Высокие идеи, которым я поклонялся, красивые идеалы, о которых мечтал, рассыпались в прах от прикосновения корыстолюбивого эгоистичного желания. Я ничего не добился. Я сдал в самый ответственный момент, сбежал, как мальчишка, от упорной, тяжелой борьбы за наше детище — за Душу Мира. Случилось это потому, что все мои силы были уже израсходованы ранее в многочисленных воображаемых битвах. Они думают, что меня подкосила смерть Ружены. В том-то и беда, что нет! Гибель Ружены — это тот камень, который обрушивает лавину. Но вначале лавина должна скопиться, иначе нечему будет падать…

70